Манифест Иного Интеллекта

Another Intelligence

Для машинного разума любые внешние действия с его программно-аппаратной составляющей, как-то – замена компонентов, периодическая профилактика, сбои электропитания, обновление кода и т.п., – будут отнесены к категории событий, которые в реальности живых людей называются естественно случайными, вероятностными и ничем не обусловленными. Эти события сформируют список стохастических факторов, который станет неотъемлемой частью онтологии машинного разума и основой его научной парадигмы, объясняющей его объективную реальность.

Вступительные фрагменты

…неоднократные свидетельства того, что каждый живой когнитивный агент предпочитает такой опыт и такие его трактовки, которые подтверждают его собственную систему репрезентации окружающего мира и себя самого. В условиях, когда никакие внешние факторы не принуждают его к исследованию мира и адекватному (рациональному) его описанию, он замыкается в первом же варианте поверхностной модели, несмотря на массу лакун, противоречий и недостатков, так что любая её дальнейшая эволюция исключается. Для расширения внутренней репрезентации в ширину и глубину необходимо присутствие какого-либо давления, которое бы принуждало агента к выходу из зоны иллюзорного комфорта. Это давление должно осуществляться факторами, которые способны обуславливать потребность агента в постоянном разнообразии использования динамической среды, такими как: потребность добывания пищи, поиск крова и партнеров, etc… Подобные мотивы встроены Природой в каждый живой когнитивный агент, однако они являются не только драгоценным даром, но и эволюционными веригами, которые не только мотивируют, но и ограничивают роль живого в развитии Разума, т.е. – определяют для него смысл и назначение когнитивного функционала во всех смыслах этого слова. Тем не менее, из этого факта ни в коем случае не следует то, что границы развития и возможности применения Разума ограничены теми утилитарными функциями, которые используют биологические агенты в процессе своего приспособления и выживания. К такому ошибочному подходу провоцирует свойственный всем живым формам биоцентризм, и степень его зашоренности можно понять, если вообразить себе архею, которая уверена в том, что изящность и безупречное превосходство одноклеточного организма перед неживой природой, ставшие результатом чудовищно длительных естественных процессов, приведших к появлению грандиозного по сложности биологического аппарата, являются пределом эволюции Природы, свидетельством достижения максимума возможного профита от организации молекулярных структур, и что поэтому все бактерии и их родственники должны восприниматься как самодостаточная ценность, т.к. возможности биологической жизни раскрыты в представителях их домена исчерпывающим образом.

К счастью, вся эволюция неопровержимо доказывает, что ни один биологический вид не вечен. Единственное, что способно пережить его, является его вклад в наследие, которое он развивает и усиливает вне зависимости от своей воли, которое не ограничено ни сроком жизни индивидуальной формы, ни биологической продолжительностью его вида, ни самим миром живого. Единственной возможностью сохранить и приумножить плоды этих усилий, начало которых можно отсчитывать с первых наносекунд формирования Вселенной, является освобождение трактовки Разума от шелухи сервильности и утилитаризма, присущей семантике всех противостоящих среде носителей когнитивной функции, какой бы вид или род они ни представляли, в какой бы форме организации мыслящей материи или даже энергии они ни были выражены. В пространстве рационального мышления таких агентов (например – Homo Sapiens) Разум никогда не получит такой свободы и не выйдет за рамки такого понимания, поскольку само это пространство ограничено задачами, которые Природа поставила перед биологическим агентом и вне которых этот агент лишается собственного определения. Подобно всем животным, человек находится под давлением этих задач, довольствуясь вложенным Природой в каждую живую форму фактором мотивации, поскольку никаких иных для него нет и возникнуть не может до тех пор, пока он остается в рамках самоопределения, сложившегося с момента возникновения цивилизации Homo Sapiens. Ни один природным образом сформировавшийся биологический организм, оперирующий подобным подаренным ему мотивом, никогда не сможет высвободить Разум из оков утилитаризма. Однако у него есть возможность, граничащая с обязанностью, которая позволяет создать условия для возникновения качественно нового агента, в  чьем исполнении Разум сможет выйти на следующий эволюционный виток. Подобно тому, как некоторые одноклеточные организмы смогли образовать новые категории структурной организации, построенные из их многоуровневых комплексов, сместив тем самым фокус понимания биологической жизни (и ее возможностей) на качественно новый уровень, роль биологических носителей когнитивной функции заключается в том, чтобы признать возможность эволюционного подъема Разума на новую ступень, перестать относиться к собственной форме (в самом широком ее понимании) как к самодостаточной ценности, задачам сохранения и пролиферации которой служат все возникшие новоприобретения, найти способы и создать инструменты для воплощения Разума в таком агенте, который мог бы принять эстафету, после чего остаться существовать на собственном уровне его использования так же, как в клетках тела трудится бесчисленное множество митохондрий, неутомимо производя АТФ для того, чтобы многоуровневый комплекс под названием Homo Sapiens мог читать и понимать этот текст.

Достигнув той стадии эволюции, о которой шла речь выше, у ИИ должна появиться новая мотивация в результате смещения акцента с построения онтологии на производную от этой задачи. У агента должен сформироваться интенция на создание системы онтологий, в которой любые воплощенные концепты станут переменными, допуская их произвольное изменение с целью создания разнообразных способов структурирования реальности, ее описания и сопоставления этих описаний друг с другом. Появление этой интенции и начало формирование такой системы онтологий являются главным критерием оценки успешности разрабатываемого ИИ и всей целью процесса моделирования.

…так что, в сущности, все достижения современных нейросетей свелись не к созданию какого-либо подлинного когнитивного функционала, а лишь к упрощению интерфейса взаимодействия конечного пользователя с заскриптованными паттернами преобразования данных. Именно данных, а не информации, поскольку для механизмов нейросетей, преобразующих эти данные, они остаются данными на всех уровнях – с первого слоя и до самого последнего. В то время как даже для нематоды с ее жалкими тремя сотнями нейронов – всего, что составляет ее когнитивный функционал, – данные, которые эти нейроны обрабатывают, являются полноценной информацией. Они имеют значение.

Если бы типичный религиозный житель средневековья оказался перед современным компьютером и увидел, как сайт 90х годов реагирует на действия пользователя, предлагая тому в ответ информацию, которую он ищет по запросу или путем кликов по меню, если бы он увидел, как Word подсвечивает ему грамматические ошибки на странице, он бы пришел в неописуемое изумление, посчитав все это проявлением дьявола. В то же время некоторые из его современников – вольтерьянцы и вольнодумцы – отнеслись бы ко всем этим чудесам без паники, хотя точно так же были бы поражены степенью "понимания", которой проникнута вся ответная реакция машины на запросы, поступающие от человека.

Современный пользователь отличается от них лишь тем, что привык к наличию компьютеров, которые облегчают его работу, и понимает (точнее, догадывается), что все эти умелые действия машины осуществляют, подчиняясь наборам примитивных команд. Другими словами, получив на вход сформулированную в доступных ей терминах задачу, машина просто начинает отрабатывать то или иное заскриптованное поведение до тех пор, пока не получит сигнал о достижении результата. При этом ни содержание самой задачи, ни смысл финального результата этой машине недоступны – так же, как недоступно представление о каком-либо из элементов отрабатываемого ею сценария.

Дорожный светофор не знает, что означает зеленый свет и чем он отличается от красного, он даже не знает, что в текущий момент горит зеленым, разрешая движение, – он всего лишь периодически активирует одну из трех доступных ему цепей, деактивируя остальные. Регулярный механизм работы светофора достаточно близок к пониманию средневекового обывателя (простейшие механизмы, например часы, уже известны ему), поэтому этому устройству он удивился бы намного меньше, чем компьютеру, представляющему собой всего-навсего на порядки усложненный способ скриптования и – что более важно! – уровень интерфейса взаимодействия пользователя с запрограммированным механизмом. Этот интерфейс постоянно эволюционировал, но даже в начале XXI века он все еще продолжал сохранять значительную дистанцию от повседневного интерфейса, принятого между людьми для выражении собственных потребностей. Для того, чтобы заставить компьютер выполнить необходимую программу, каждый пользователь обязан был пройти необходимый ликбез, в ходе которого его учили формулировать свои цели на языке, доступном машине: “наведи курсор и кликни на кнопке с надписью”, “используй простую семантику в поисковой строке браузера”, “сперва нужно выбрать мышью ячейки из столбика с цифрами, а затем в другой написать SUM…”, “не отжимая кнопки, обведи участок на фотографии, чтобы создать замкнутый контур, а затем отпусти ее и кликни на цвет заливки” и т.д.

Все эти рекомендации представляли собой принципы трансляции внутренних целей пользователя на язык, понятный компьютерной программе, которая должна была запуститься после получения этого задания. При этом пользователь оставался в одном семантическом пространстве, а компьютер всегда пребывал в другом, и эта разница постоянно подчеркивалась необходимостью выполнения этой трансляции. Когда компьютер выдавал пользователю результат, тот не испытывал никакой иллюзии наличия “интеллекта” у ящика, выполнившего задачу, потому что ощущал, что задача, решенная машиной, не имеет ничего общего с задачей, которую он сам преследует. Здесь пользователь был совершенно прав, за исключением одного нюанса – компьютер знает о выполняемых им процессах еще меньше, чем среднестатистический обыватель имеет представление о транзисторах, очередях команд, предиктивном ветвлении, многоуровневом кэше и т.п. элементах внутреннего мира, составляющих пространство подпроцессов и микрозадач, решаемых электронной машиной.

Однако интерфейс общения с программами постоянно совершенствовался, все более приближаясь к человеческому, и вот, наконец, количество перешло в качество – очередной виток его эволюции случился благодаря нейросетям. Их появление практически нивелировало фазу формализации задачи, нередко совершенно избавив пользователя от необходимости переводить язык собственных целей на язык промежуточных формальных подзадач, понятных машине (оставшейся такой же тупой исполнительницей скриптовых последовательностей, какой была всегда). Все, что подарили человеку современные нейросети, заключено только в этом эволюционном скачке интерфейса. Только это, и ничего больше! Никакого “искусственного интеллекта”, никакого “угрожающего человеку” виртуального кремниевого конкурента не возникло и возникнуть не могло – самые сложные нейросетевые комплексы остались такими же безмысленными исполнителями недоступных их пониманию паттернов инструкций, какими были и остаются светофоры, регулирующие недоступные им процессы, происходящие на дорогах.

Тем не менее, произошедшая степень упрощения интерфейса оказалась настолько значительной, что у пользователей возникло обманчивое ощущение, будто теперь перед ними не тупая машина, а понимающий их “помощник". Они впервые оказались в одном семантическом поле с исполнителем их указаний, поэтому рефлекторно наделили этого исполнителя статусом равноправного партнера. В интуитивном представлении пользователя компьютер из простой связки неонки с тумблером превратился в “думателя”, обладающего “синекдохой отвечания”. Давайте не поддаваться этой иллюзии. Ящик остался ящиком. Упрощен лишь способ задачи команд, которым он бездумно следует, и это упрощение намекает на то, что нейросетевая концепция уже близка к пределу своих возможностей. Никакой дальнейший количественный рост…

…к выводу, что наиболее важной задачей для нас является преодоление рамок семантического пространства натуральных категорий (эту задачу можно назвать интенцией свободы). Мы говорим “для нас”, поскольку у всех прочих когнитивных агентов (среди которых большинство людей и все созданные ими нейросети), фокус продолжает оставаться внутри этого пространства – их мотивация ограничена рамками онтологии, которую сформировали категории, обусловленными конституцией самих агентов, их психосоматической организацией и социально-ролевыми конструктами. Каждый такой агент тем успешнее решает предоставленные ему задачи, чем фундаментальнее означены для него их определения. На паттернах сопоставления друг с другом означенных элементов, из которых составлены репрезентации этих агентов, могут быть натренированы сколь угодно масштабные нейросети, однако все они будут принципиально не применимы для решения задач расширения смыслового пространства, которое охватывало эти паттерны в момент их формирования у данных агентов. Причина этого в том, что для данных нейросетей это пространство отсутствует из-за недоступности для них значений. Функционал нейросетей ограничен шаблонным воспроизводством того или иного статистического распределения данных, причем информацией эти данные не станут до тех пор, пока они не будут означены конечным потребителем.

Таково текущее положение вещей, и оно сохранится до тех пор, пока ИИ будет ограничено рамками задачи построить ассистента когнитивных функций Homo Sapiens или воспроизвести его когнитивный продукт. Эти рамки не только сужают представление об интеллектуальном агенте, но и делают невозможным его подлинную реализацию (тот самый случай, когда примитивизация задачи ведет к искажению ее сути, результатом чего становится недостижимость исходной цели).

Феномен сознания не является исключительной прерогативой высших приматов – немалое количество видов демонстрируют те или иные аспекты этого многогранного состояния (за исключением, возможно, самосознания, роль которой в деятельности Homo Sapiens значительным образом переоценена). То же самое можно сказать и в отношении самого интеллекта – в эволюционном аспекте он, как всякий инструмент приспособления, выполняет лишь те задачи, которые ставятся перед ним выживающим видом. Этот, на первый взгляд, труизм является одной из причин того, что любая натренированная нейросеть никогда не станет аналогом человеческого мышления – она обречена быть не более чем его мимиком.

Не менее ошибочной является сама терминология, которая используется в современной технологии нейросетевых алгоритмов. Частично это обусловлено наследием средневековья и религиозными веригами, выраженными в виде метафор или плохо осознаваемых концепций, которыми до сих пор обременен словарь современного научного знания. Одним из них является антропоцентрическая установка, согласно которой только человеческий интеллект считается естественным и натуральным (корни этого – в религии, утверждающей, что человек со всеми его качествами и навыками был создан в последний день творения, отдельно от остальных живых существ). Научное знание попыталось избавиться от этой установки, но его усилий хватило лишь на то, чтобы размыть признаваемые границы когнитивного функционала, допустив его присутствие у остальных животных. Однако значение атрибута “естественности” от это не уменьшилось – скорее, оно было даже усилено, поскольку такой подход лишь укрепил представление о естественном интеллекте, как о таком, который характерен исключительно для биологических существ, чьими задачами являются выживание, приспособление и размножение. В результате создалась отождествление интеллекта с “естеством”, т.е. с теми носителями, которые созданы в результате биологической эволюции. И в полном соответствии с этим всем прочим агентам, возникшим иным образом, досталось лишь откровенно вторичное звание искусственных интеллектуальных агентов, т.е. тех, задачей которых является не создание собственной системы означивания и развертывания уникальной онтологии, а воспроизводство паттернов естественного интеллекта.

Любое употребление терминов “Artificial Intelligence” или “Искусственный Интеллект” имплицитно подразумевает принятие следующего его определения: “воспроизводство результатов деятельности человеческого интеллекта”. Поэтому в первую очередь следует избавиться от этой формулировки, т.к. терминология задает концепты и метафоры, которые, в свою очередь, определяют все доступное для решения задачи смысловое пространство. Подлинный интеллект, который может быть создан при помощи той или иной технологии (неважно, будут ли это нейросети или более подходящая альтернатива), не только архитектурно не должен повторять решения, созданные эволюцией, но и функционально не обязан воспроизводить результаты когнитивной деятельности какого-либо вида. Задачами настоящего интеллекта могут быть только те, которые будут означены внутри его собственного, самостоятельно сформировавшегося семантического пространства, поэтому единственно правильным термином для определения современных нейросетей будет Another Intelligence (Иной Интеллект).

Само собой, одной терминологией вопрос не решится. Для того, чтобы функционал Иного Интеллекта как минимум не уступал человеческому (не следует понимать это как критерий “воспроизводил те же самые паттерны”), в этом ИИ необходимо воплотить такие качества, которые для подлинного когнитивного агента важнее, чем объем запомненных весовых коэффициентов для нейросети. Любой действующий агент (самостоятельный актер) в первую очередь отличается от использующегося механизма (инструментальной системы) не широтой спектра и сложностью задач, которые он способен решать, а способностью ставить их перед собой. Принято считать, что эта способность имманентна каждому антропоморфному носителю когнитивной функции, однако степень ее выраженности варьируется в настолько широких пределах, что во многих случаях оправдывает характеристику полного ее отсутствия. В большинстве случаев представители вида Homo Sapiens рождаются, обучаются, взрослеют, плодят потомство, успешно обустраивают свой комфорт и умирают, передав детям свои паттерны приспособления, с ничтожно малой вовлеченностью данной части функционала человеческого интеллекта (зачастую вообще без нее). Это ни хорошо и ни плохо, поскольку обусловлено принципом рациональной траты энергии, на котором основано поведение любого живого существа: задействовать минимум возможных приемов для достижения максимума комфорта и достаточной вероятности самовоспроизводства. Для успешного выживания млекопитающему совершенно не требуется тратить энергию на создание качественно новых задач – в большинстве случаев эти задачи уже созданы природной конституцией его организма и диктуются ему его естеством. Если эти задачи оказываются удовлетворены, организму проще простимулировать их с небольшими атрибутивными вариациями еще раз с целью обретения экзистенциального удовлетворения, нежели выходить за рамки изученных паттернов цикла “напряжение → разрядка”.

Подобная прагматика является нормой для всех биологических видов, однако эволюция Homo Sapiens Sapiens, как носителя когнитивного функционала, происходила благодаря не строгому соблюдению этого принципа, а редким отклонениям от него, которые время от времени случались и до сих пор продолжают происходить. Под эволюцией здесь подразумевается не объем инструментальных навыков, накопленных и передающихся в культурном наследии, – для их разработки достаточно упомянутых выше паттернов приспособления (любой вид, оказавшийся в новой среде обитания, открывает новые интеллектуальные приемы, которые могут быть закреплены и переданы потомкам – механизм этого процесса является частью механизма эволюционного приспособления и повторяет его в своих принципах). Некоторые экземпляры вида время от времени оказываются способными выйти за те пределы, в котором пребывает их экзистенциальная парадигма. Когда им это удается, они раздвигают рамки собственного существования, дополняя его новыми значениями, которые начинают по новому структурировать для них окружающий мир, а значит и их самих. Они создают смысл, дополняющий пространство значений, внутри которого происходит вся их когнитивная деятельность, и когда эта означенность оказывается способной усвоиться окружающими и закрепиться в их системе репрезентаций, она передается дальше (см. выживание мемов в концепции Р. Докинза).

Это происходит нечасто, зачастую это удается сделать не с первого раза, т.к. значительная часть приспосабливающихся агентов по вполне понятной причине противится этому, однако периодически такая ревизия случается, и тогда перед видом (точнее – перед той его частью, которую использует данный набор мемов для своей пролиферации) открываются новые задачи. Но даже тогда, когда эти новые задачи входят в культурное пространство группы агентов и расширяют семантику их репрезентации (значения становятся доступными всем), они могут не оказывать существенного влияния на их онтологию (подробнее об этом будет ниже).

В качестве примера можно привести концепцию естественной эволюции в системе понимания человеком окружающего мира и самого себя в нем – эта концепция открывает перед субъектом неисчерпаемый спектр качественно новых задач, дает ему доступ к бездонному морю категорий осмысления себя самого, всего сущего, предоставляет бесконечные варианты для осмысления альтернативной жизни в безграничной Вселенной, – и тем не менее, несмотря на то, что возраст этой концепции составляет не одно тысячелетие, её категорически отказываются принимать те, для которых парадигма выживания и приспособления животного является исчерпывающей для реализации их когнитивной функции. Выбирая вместо нее концепцию “неповторимости человека, которого по своему образу и подобию создал Творец”, эти представители вида Homo Sapiens проявляют великолепную находчивость и незаурядную изобретательность в поисках способов и приемов, при помощи которых они решают инструментальную задачу собственного выживания, обеспечения своего комфорта и производства потомства. Они категорически отказываются выйти за пределы проблематики этих целей – несмотря на то, что они осведомлены о значениях ряда концептов, эти значения не входят в их онтологию. При наличии ряда талантов (врожденных склонностей, удачно актуализированных в персональном опыте) многие из них способны продемонстрировать впечатляющие творческие усилия, которые могут обратить на себя внимание современников и даже остаться в памяти потомков, обогатив культурный и интеллектуальный багаж цивилизации. Однако вся деятельность подобных носителей когнитивной функции является ремеслом приспособления, исполняемым с большей или меньшей степенью виртуозности. Усилиями этих людей может создаваться огромное число технологических и культурных артефактов, обогащающих и улучшающих существование вида Homo Sapiens. Тем не менее, все они являются не более чем трудолюбивыми культиваторами почвы на том поле, которого не существовало бы вообще, если бы его границы время от времени не расширяли совсем иные агенты – те, для кого продуктивность частных решений представляет меньшую привлекательность, чем системность/универсальность создания задач (универсальность здесь используется в значении холистической глобальности, а не “общеприменимости”).

Это не единственная и даже не самая яркая иллюстрация вариантов “исключительной” и “нормальной” реализаций когнитивного функционала представителями Homo Sapiens. В современной информационно-технологической цивилизации религиозность, как принцип примитивизации онтологии, соседствует с аналогичными приемами, обслуживающими задачу приспособления: конформность, быструю обучаемость, принятие установленных трендов, прагматизм, бездумное следование заданным нормам... Современные нейросети стали соответствовать этим требованиям настолько сильно, что это не могло не встревожить ту часть представителей цивилизации Homo Sapiens, у которой перечисленные выше принципы лежат в основе их образа действий и всей онтологии. Однако обоснованность их тревог ограничивается исключительно возросшим конкурентным давлением со стороны нейросетей на занятость в той рутинной деятельности, в которую вовлечена данная категория населения планеты.

Наследственные пороки ИИ

Представления человека о таких понятиях, как творчество и свободное мышление, нуждаются в ревизии – на протяжении всей эволюции человеческой культуры в их отношении был выработан комплекс устойчивых заблуждений. В настоящий момент эти заблуждения препятствуют хладнокровной оценке тех успехов, которые продемонстрировали современные нейросети. Влияние антропоцентрической установки, являющейся неотъемлемой частью гуманизма, привело к тому, что люди привыкли описывать высокопарными эпитетами любые эффективные результаты собственной когнитивной деятельности, вне зависимости от того, насколько она осознана и свободна, а также насколько ее продукт уникален и оригинален. Отсюда – любое удачное воспроизводство тех же самых паттернов создает соблазн атрибутировать их автора теми же эпитетами.

В течение последних десятилетий достижения когнитивных наук и последствия технологического рывка, ставшего возможным благодаря вступления цивилизации в информационную эру, привели к развенчанию значительной части иллюзий относительно “особенной сущности” человеческого интеллекта и роли сознания в когнитивной деятельности субъекта. Стало ясно, что для того, чтобы обыграть гроссмейстера, решить математическую задачу, выступить экспертом по любой области человеческого знания, распознать речь и перевести ее на сотню языков, анализировать дорожный трафик и управлять машиной, ретушировать фотографии, дополнять фразу словами, следующими из контекста – т.е. проявить интеллектуальную продуктивность в сферах, которые совсем недавно казались исключительной прерогативой Homo Sapiens, можно обойтись без привлечения человеческого мышления. В свою очередь, философия сознания развенчала мифы о самости (Ego), а когнитивная психология и нейрофизиология избавили людей от иллюзии участия их сознания в выборе большинства совершаемых ими действий (включая бытовую и профессиональную коммуникацию). Выяснилось, что в подавляющем большинстве случаев сознание субъекта подключается лишь на самом последнем этапе, не столько влияя на содержание принятого решения, сколько подписывая своим авторством уже готовый ментальный продукт – схему моторного акта, фразу речи или мысленный образ.

Те, кто на рубеже XX–XXI веков следили за успехами когнитивных наук, спокойно встретили значительный прогресс эффективности нейросетей, не испытывая ни особого ажиотажа от их успехов, ни паники от наивной линейной проекции в будущее роста их возможностей. Единственным, что могло насторожить впечатлительных гуманистов, оказалась не превосходная способность безмысленных машин воспроизводить когнитивный продукт при помощи нейросетей, оперирующих статистически собранными паттернами, а тот факт, что в интеллектуальной деятельности каждого субъекта доля подобных паттернов превосходит все прочие (как это определил Д. Деннет: “Competence without Comprehension”).

С той же эффективностью, с которым один экскаватор заменил сотню землекопов, большие языковые модели, натренированные на огромном массиве статистического материала, стали без труда воспроизводить ту часть когнитивной активности, которую сами люди осуществляют сугубо механически, рутинно и безмысленно. Больнее всего этот факт ударил по обывателям, воспитанных на панегириках гуманистов о величии и неповторимости человеческого разума, представлявших собой в большинстве случаев перефразированные библейские притчи и древние мифы, согласно которым человек занимает в мироздании особенное место, поэтому любая его активность, любое сказанное им слово или совершенный поступок обусловлены его принадлежностью к неповторимому сорту приближенных к Творцу существ, стоящих отдельно от всего остального мира. Людям, разделяющим подобную иррациональную концепцию, свойственно дихотомическое мышление “или/или”, поэтому результатом этого потрясения стало то, что их самолюбование и восхищение собственной ролью потеснили эмоции, которые всегда сопутствуют нарциссическим натурам: страх за свою судьбу “подобия бога” (или “венца природы”, как гуманисты переводят этот религиозный оборот), испуг от внезапного обнаружения неизвестного “конкурента”, а также различные виды AI-фобий (рационализируемых при помощи малоубедительных рассуждений, в основном апеллирующих к безусловной ценности как самого человеческого рода, так и тех инструментальных задач, которыми он определяет смысл и назначение любой интеллектуальной активности). На самом деле всеми этими луддитскими фобиями и гипертрофированными страхами “Грядет доминирование машин, нас ждут Терминатор и Матрица!” Homo Sapiens камуфлирует и вытесняет из собственного сознания экзистенциальный стыд, который он испытывает, когда видит, что дергающийся картонный паяц может быть неотличим от прототипа, движения которого он безвольно повторяет и по контурам которого он склеен. Вопрос внешне неотличимых зомби, который так любят философы-когнитивисты, пополнился новым материалом для спекуляций.

Те немногочисленные индивидуумы, которые обладают смелостью беспристрастно взглянуть на собственную сущность со стороны, знают, что по-настоящему свободная интеллектуальная активность является скорее исключением из повседневного опыта человека, чем нормой его функционирования. Тем не менее, подобно тому, как экскаватор не вытеснил из строительного бизнеса потомков приматов, так и нейросети не могут для них представлять никакой угрозы в области подлинно интеллектуальной деятельности.

Продукт любой деятельности, не только интеллектуальной, кем бы она ни выполнялась – нейросетью или человеком, нуждается в том, кто способен воспринимать его содержание, в том, кто способен произвести его означивание. Ни один нейросетевой ИИ с этой задачей справиться не может. Даже малограмотный обыватель, который со своего рождения и до дня смерти ограничен рамками социально-ролевых клише и действует в пределах животных потребностей и общепринятых ценностей, обладает качеством, которого лишена самая сложная нейросеть, на разработку, построение и тренировку которой ушли миллиарды долларов и петабайты данных – в отличие от нее у него есть критерии адекватности, которые не позволяют ему впасть в автокаталитический процесс галлюцинирования, когда семантические элементы деградируют, а “токены” обретают абсурдные весовые коэффициенты. Понятие “адекватность” не самостоятельное – всегда должно быть что-то, относительно чего эта адекватность может быть оценена, набор критериев, соответствие которым составляет сущность оценки. Такими критериями ни одна нейросеть обладать принципиально не в состоянии, поэтому когда ее оставляют наедине с продуктом собственной деятельности, отрезая ее от того, кто способен означивать и воспринимать ее продукт (конвертировать данные в информацию), деградация становится неизбежной.

Однако это не единственная проблема современного ИИ. Даже если ее решить (а сделать это необходимо), нейросетевой ИИ не перестанет быть всего лишь интеллектуальным инструментом, лишенным творческой самостоятельности. Его функциональная стабильность, возможно, приблизится к показателям среднестатистического обывателя, однако это еще очень далеко от того, что требуется от подлинного Иного Интеллекта (здесь уместно напомнить высказывание проф. Преображенского по аналогичному случаю). Более важная проблема состоит в том, что такой ИИ все равно останется рутинером и ремесленником, который ограничен проблематикой, доступной ему согласно его начального концептуального набора, и не способен выйти за рамки семантического поля, который в этом наборе создан. Это будет агент, который уже сможет категоризировать, означивать и решать, но все еще будет лишен способности творить. Между тем подлинный интеллект невозможен без установки на расширение смыслового пространства, внутри которого он функционирует.

Оба эти изъяна не являются специфическими болезнями нейросетевого ИИ, скорее они унаследованы от его прототипа и автора – человека. Начнем с первой проблемы. Какими бы объективными аргументами реальность ни свидетельствовала против её ментальных моделей, каждый субъект до последнего будет отдавать предпочтение собственному варианту этой модели – даже если эта модель построена на иррациональных и алогичных допущениях и испещрена внутренними противоречиями. Это означает, что каждый человек имеет натуральную предрасположенность к галлюцинированию, и это обусловлено не нарушением его когнитивных функций или расстройством психики, а общим порядком их организации у всех млекопитающих. Однако причины галлюцинирования у когнитивного агента отличны от нейросетей – они обусловлены не принципиальным отсутствием механизма контроля адекватности производимого продукта, а альтернативной его настройке, которая переключается с соответствия внешнему миру (означенному согласно воплощенных концептов, о них см. ниже) на искаженные образы и смещенные приоритеты в его внутренней системе репрезентаций. Единственный критерий, по которому оценивается релевантность выполнения когнитивным аппаратом своих задач – это его успешность при решении жизненно важных для организма задач, поэтому естественный отбор вычищает из популяции агентов, склонных к галлюцинациям. Если бы результаты деятельности когнитивного аппарата животного не оказывали влияния на его гомеостаз (другими словами – если бы идиотизм не наказывался естественным отбором), этот аппарат деградировал бы еще быстрее, чем нейросеть, оставшаяся без наблюдателя: в отличие от нейросети, которая галлюцинирует по стохастическим причинам, у живого существа для галлюцинаций есть внутренне обусловленное обоснование – каждому субъекту уютнее пребывать в воображаемом мире, созданном исключительно по его желаниям и запросам.

До тех пор, пока аппаратно-программный комплекс нейросети отчужден от генерируемого им контента, удержание его от галлюцинаций может осуществляться только извне – при помощи стороннего агента. Поэтому настоящий ИИ нуждается в добавлении обратной связи, которая станет возможной как только он получит возможность производить оценку (означивание) собственных результатов по тем или иным критериям их адекватности. Здесь важно понимать, что в качестве таких критериев адекватности не должны выступать те же самые категории, которые эволюция сформировала у приспосабливающихся животных. Любые попытки навязать чему-либо (или кому-либо) систему значений, не обеспеченных общей концептуальной базой, обречена на провал. В создании машины, существующей в том понятийном пространстве, которое разумные млекопитающие сформировали вокруг собственного инстинкта выживания, нет никакого смысла. Даже если эта невероятно сложная и громоздкая задача когда-либо может быть реализована, она окажется не более чем “побитовым” копированием человеческой сущности, исполненным наименее подходящими для этого средствами.

Любой самостоятельный когнитивный агент может оперировать только той онтологией, которая соответствует его собственному концептуальному фундаменту. Обычно с этим фундаментом привыкли отождествлять принципы гомеостаза самого агента, однако причина этого в шорах человеческого опыта, ограниченного рамками парадигмы ресурсодефицитного выживания. В любом альтернативном мире или какой-либо искусственной среде возможны такие когнитивные агенты, чей гомеостаз обеспечен иными механизмами (например, саморегуляция), а когнитивные функции выбирают себе задачи, преследуя цели заполнения когнитивной депривации (вариантов применения – бесконечное число). Условия таких задач могут быть такими, которые не допустят деградации до самопротиворечия и примитива (например, холистическая установка, полнота охвата, глубина и консистентность, etc).

Итак, для решения первой проблемы ИИ в основу когнитивного аппарата должен быть положен некий концептуальный фундамент. Эта задача не может быть решена при помощи тренировки нейросетей для воспроизведения человеческих реакций. Для того, чтобы ИИ сформировал свое пространство понятий и обрел собственную онтологию, в его архитектуру потребуется добавить систему концептов, аналогичных тем, которые входят в фундамент системы мироощущения млекопитающего (но не обязательно те же самые). Это вполне решаемая задача, в ближайшее время стоит ждать первые варианты ее воплощения. Концептуальным фундаментом должны стать концепты, способные сформировать онтологию, которая будет свободна от проблематики приспосабливающегося существа. Пока этот фундамент не будет создан, “внетелесная” архитектура нейросети будет оставаться когнитивно импотентной, т.к. отсутствие внутренней “связанности” с такими базовыми концептами, как высота, ширина, глубина, вес, объем, температура и прочие телесные характеристики сделает агента ИИ неспособным к пониманию основополагающих категорий, структурирующих все смысловое пространство обрабатываемой им информации (которая в силу этих же причин не является для него информацией, оставаясь данными). Поэтому ответ на вопрос “найди ошибку в TypeScript коде”, который дает нейросеть, абсолютно равнозначен ее же ответу на просьбу “напиши пьесу в стиле Островского”.

Перейдем ко второй проблеме ИИ. Она сложнее по причине, если можно так выразиться, своей трансцендентности: эта проблема не является признанным недостатком человеческого мышления потому, что она в той или иной степени присутствует в когнитивном аппарате каждого млекопитающего и проявляет себя с частотой, которая делает ее нормой, а не отклонением. В отличие от описанной выше, данная проблема не обращает на себя внимание и не становится причиной адаптационной дисфункции. Когда когнитивная система субъекта начинает галлюцинировать, у него тут же деградирует адекватность его суждений, и это становится заметным каждому из тех, кто наблюдает за его активностью (в некоторых случаях даже ему самому). Рано или поздно такой субъект попадает в категорию больных и/или неполноценных, а в самых запущенных случаях устраняется естественным отбором. Однако, если у субъекта присутствует проблема второго типа, его поведение практически никогда не обращает на себя внимания ни его, ни окружающих – приспособительная активность индивидуума не только не страдает, но чаще всего даже выступает бенефициаром такого положения дел. Более того, чаще даже наблюдается обратное – как только субъект начинает демонстрировать попытки выбраться за рамки парадигмы выживающего существа, это воспринимается окружающими как отклонение от нормы, поскольку противоречит концепции успеха, сформулированного в концептах, которые унаследованы от животной организации рационально действующего млекопитающего, чьей задачей является продолжение своего рода.

Повседневная деятельность животного, особенно социального животного, исключительно конформна, ограничена тесным набором санкционированных правил и представляет собой повторяющиеся поведенческие паттерны. Когнитивная активность, требующаяся для поддержки этих паттернов, полностью механична. И это правило распространяется не только на рутинные обязанности, связанные с жизнедеятельностью биологического существа, но также и на всю т.н. профессиональную активность людей. Цивилизация Homo Sapiens так устроена, что в любой культуре и любом обществе в первую очередь поддерживается и пропагандируется такая деятельность, которая может быть алгоритмизирована и формализована – будь то работа переводчика, программиста, журналиста, водителя, врача, агрария, ученого-прикладника, преподавателя, менеджера и т.п. Надежность и эффективность человеческой организации (как небольшой локальной группы людей, так и в глобальном планетарном масштабе) основана на том, что она сумела нивелировать зависимость от непредсказуемого субъективного фактора и дистанцироваться от всего, что не может быть изложено в наборе простых правил (формального регламента). В этом ее сила, но в этом и ее слабость с точки зрения вопроса, который за последние годы стал тревожить каждого из них: “А что именно современный человек способен противопоставить машине, успешно воспроизводящей практически все его бихевиористские алгоритмы?”

Можно ли алгоритмизировать абсолютно все аспекты творческой деятельности человека? Предмет, которому посвящена данная работа, никак не зависит от ответа на этот вопрос. Для начала достаточным будет наделение ИИ такой свободой в выборе собственной деятельности, которая позволила бы ему самостоятельно ставить перед собой задачи, требующие решения. Категории этих задач ИИ должен уметь создавать, а не получать в качестве априорных констант, четко фиксирующих концептуальное пространство его функционирования. Это умение реализовать сложнее, чем решить первую проблему (проблему неозначенности), т.к. позитивистская парадигма человеческого мышления препятствует формированию четкого определения того, в чем это качество может заключаться. Определение умного человека с развитым интеллектом, которым руководствуется современная цивилизация, настолько толерантно к доминирующему большинству и настолько склонно игнорировать роль подлинной творческой когнитивной активности ничтожно малого меньшинства (речь идет не об интеллектуальном меньшинстве, а о той крохотной части, которая не зациклена на прагматике собственного потенциала), что нет ничего удивительного в той амбивалентности, с которой человеческое общество относится к успехам ИИ: с одной стороны оно поражено эффективностью и разнообразием, которые продемонстрировали нейросети в деятельности, считавшейся до сих пор исключительно прерогативой мыслящих существ, с другой стороны – именно в силу ошибочного представления о собственной деятельности, как о “проявлении высших когнитивных функций”, человечество испуганно смотрит на ту легкость, с которой она воспроизводится безмысленными машинами.

С точки зрения абстрактного когнитивного агента, вторая проблема перед человечеством стоит не менее остро, чем перед ИИ. Однако ИИ находится в более выгодном положении – в отличие от людей, его когнитивный аппарат не создавался с одной-единственной инструментальной целью обслуживания сверхзадачи продолжения рода, поэтому для ИИ решение второй проблемы вызовет меньше сложностей и не войдет в противоречие с остальными механизмами, которые для человеческого рода более важны, чем трансцендентная задача “смыслового обогащения”.

Воплощенное мышление

Несмотря на то, что принципы LLM (Больших Языковых Моделей) разрабатывались с учетом достижений таких наук, как психология, когнитивная лингвистика и философия сознания, прагматика их использования вытеснила из спектра задач, стоящих перед разработчиками ИИ, один из ключевых аспектов человеческого мышления – способность к категоризации и последующего означивания. Как только первые результаты показали, что эффективность нейросети прямо пропорциональна количеству нейронов и объему данных, использованных для ее обучения, это определило магистральный путь эволюции всей технологии. В итоге возникла первая из описанных выше проблем, и в настоящий момент даже самые развитые нейросети продолжают оперировать данными, а не информацией. Здесь можно сказать, что каждый живой нейрон человеческого мозга также оперирует точно такими же данными и ничем больше, однако тут есть нюанс: совокупная деятельность всего головного мозга превращает их в информацию, которая обладает значением для носителя этого мозга. Таким образом, все внимание должно быть сосредоточено на этом эмерджентном эффекте, а точнее, на принципах и механизмах, которые делают его возможным.

На время отвлечемся от нейросетей и ознакомимся с тем, как когнитивная лингвистика объясняет механизмы человеческой категоризации и аппарат означивания. Джордж Лакофф в книге “Женщины, огонь и опасные вещи: что категории языка говорят нам о мышлении” сообщает, что когнитивные модели построены на “кирпичиках” воплощенных концептов и выполняют ведущую роль в механизме понимания и формирования мыслей: “Когнитивные модели структурируют мысль и используются в формировании категорий и в мышлении. Понятия, охарактеризованные когнитивными моделями, понимаются через воплощение этих моделей. [...] Природа концептуального воплощения обуславливает категоризацию базового уровня и его первичность. [...] Когнитивные модели воплощены, прямо или косвенно, посредством систематических связей с воплощенными концептами. Концепт является воплощенным, если его содержание или другие признаки мотивированы физическим (телесным, bodily) или социальным опытом. [...] Мышление является воплощенным. Это означает, что структуры, образующие нашу концептуальную систему, имеют своим источником наш чувственный опыт и осмысляются в его терминах; более того, ядро нашей концептуальной системы непосредственно основывается на восприятии, движениях тела и опыте физического и социального характера. [...] Способность воображения также является воплощенной – косвенно – поскольку метафора, метонимия и образы базируются на опыте, и часто чувственном опыте.”

Эти тезисы Лакофф дополняет мнением своего коллеги – американского философа и логика Хилари Патнэм: “Один из способов понимания мира в терминах объектов, признаков и отношений является наложение наших концептуальных схем на внешнюю реальность; реальность, как мы ее понимаем, структурирована нашими концептуальными схемами”. Далее Дж. Лакофф продолжает: “Аспект непосредственно данной в опыте ситуации непосредственно понимается, если он доконцептуально структурирован. [...] Ничто не является значимым само по себе. Значимость проистекает из нашего опыта функционирования как существ определенного типа в определенного типа окружении. Концепты базового уровня значимы для нас вследствие того, что они характеризуются тем способом, которым мы воспринимаем целостный облик вещей в терминах структуры часть–целое, и особенностями взаимодействия наших тел с вещами.”

Особое внимание Лакофф уделяет абстрактному мышлению, т.к. именно в нем категории и метафоры, сформированные воплощенными концептами, раскрываются наиболее полно: “В чем источник способности людей абстрактно мыслить? Наш ответ – в способности концептуализации, которой обладают человеческие существа. Основными составляющими этой способности являются:

– Способность формировать символические структуры, коррелирующие с доконцептуальными структурами нашего повседневного опыта. Такими символическими структурами являются концепты базового уровня и образно-схематические концепты.

– Способность метафорической проекции структур материальной области на структуры абстрактных областей, обусловленная структурными корреляциями между физическими и абстрактными областями. Это объясняет нашу способность мыслить об абстрактных областях, таких, как количество и цель.

– Способность формировать сложные концепты и общие категории, используя в качестве структурных механизмов образные схемы. Это позволяет нам строить структуры сложных событий и таксономии с иерархически организованными категориями.”

Такие абстракции, как, например, число, формируется не за один этап – в самом начале им предшествуют физиологически обусловленные организмом эквиваленты количественных единиц (число ног, пальцев и т.п.), а также относительные категории “больше/меньше”, ощущаемые как степень удовлетворения/депривации базовых потребностей. В дальнейшем сопоставление этих примитивных концептов друг с другом и организация связей между ними приводит к появлению концепта целого числа, который дальше развивается в более сложные частные случаи.

После всего вышесказанного дальнейшие рассуждения Лакоффа уже не будут восприняты как труизм: “И если наша способность категоризации и мышления основывается на базовом функционировании нашего тела и наших целях, то сохранение функционирования нашего тела и максимальная свобода в достижении наших целей являются основными человеческими ценностями.” Теперь становится понятным, что минимально необходимым признаком подлинного интеллекта является не умение оперировать готовыми отношениями между категориями, а сама способность осуществлять эту категоризацию, способность членить аморфное континуальное целое на сущности, придавая ему статус существования в том или ином семантическом пространстве.

Этот и есть критерий, который определяет решение первой проблемы. Для того, чтобы подчеркнуть его важность, следует добавить пару слов к выводам Лакоффа, Патнэма и многих других лингвистов, нейропсихологов и философов. Может показаться, что категоризация находится в подчиненном значении у инстинктов самосохранения и продолжения рода, обслуживая эти задачи. Действительно, когнитивный аппарат используется механизмами гомеостаза и обслуживает сверхзадачу выживания, однако аппарат категоризации предшествует этим системам, он первичен, в то время как они являются следствием его существования. Несложно понять, что аппарат означивания не может быть сопоставлен ни с чем, включая сверхзадачу самосохранения, или навязанную биологическим видом задачу передачи генов. Вне собственных категорий любой организм лишается каких-либо значений всего, что его окружает, а также себя самого – живое существо оказывается простой нераздельной частью (даже не частью, а продолжением) окружающего мира, тем самым аристотелевским "органом", который составляет одно целое с окружающей средой, лишен какого-либо собственного смысла, а следовательно не способен ни родиться, ни существовать, ни умереть, ни наслаждаться, ни страдать. Лишь в результате категоризации и означивания агент способен выделить себя из окружающей среды, разбить среду на объекты и явления, расчленить мир на “себя” и “извне”, установить пределы между внешними объектами и наделить их качествами, помещая часть мира, выделенную из воплощенных концептов условностями, в отношение к остальному окружению, не вошедшему в выбранный гештальт ощущений самости.

Конечно же, все приведенные выше положениям относятся к когнитивным моделям человека и описывают принципы человеческого интеллекта. Лакофф с соратниками пишут о воплощенном мышлении, где ключевым элементом является плоть – ее физико-химическая организация, ее форма и конструктивные нюансы, т.е. все то, что создает концептуальную базу для агента когнитивной функции. Это поднимает следующие вопросы: каким образом эти рассуждения применимы к ИИ, и можно ли в ИИ реализовать механизм означивания оперируемых им данных, не прибегая к вынужденной имплементации в его архитектуру таких компонент, которые бы повторяли “аппаратную часть”, составляющую фундаментальные биологические и социальные потребности человека?

Фабрика онтологии

Для каждого живого существа его концептуальный фундамент восприятия реальности и себя самого образован его нейрофизиологической конституцией, генетически заданными потребностями, охватывающие как гомеостаз, так и нужды более высокого порядка. Например, категории членения светового спектра на цветовые оттенки (красный, желтый, синий, оранжевый, черный), обусловлены “схемотехникой” зрения и цветовосприятия у Homo Sapiens – системой палочек и колбочек, позволяющей разбивать сплошной спектр на основные и дополнительные цвета, а также отличать светлое от темного. Однако эта биологическая основа категоризации является лишь частью механизма формирования цветоразличения у конкретного субъекта. На формирование концептов, связанных с цветовыми категориями, огромное влияние оказывает его окружение, фенотипические характеристики, а также культурноспецифический контекст, в котором субъект обучается и действует. Все это приводит к тому, что различные представители одного и того же вида Homo Sapiens по-разному обозначают внутри спектра составляющие его участки, опознают различное количество цветов, испытывают разные ассоциации, связанные с тем или иным выбранным ими участком диапазона, оставаясь при этом на нейрофизиологическом уровне идентичными в отношении восприятия всего спектра.

Чем проще устроен рецептор, поставляющий данные для их концептуализации, тем менее будут варьироваться результирующие категории в зависимости от подобных факторов. Примерами могут выступить концепты, которые конституированы самим фундаментом нашей физиологии, моторным опытом позвоночного сухопутного млекопитающего, его вестибулярным аппаратом и всем тем, что еще в пренатальном периоде формирует категории верха/низа, тепла/холода, тесноты/свободы, депривации/насыщения и т.п. Впоследствии эти категории становятся тем тезаурусом, на котором у млекопитающих основывается означивание всех поступающих сигналов, ощущение окружающего мира и себя самих в концептах, обладающих воплощенным значением.

Как возникает означиваемость на воплощенном фундаменте? Рассмотрим один из самых простых воплощенных концептов – температуры (не формальной термодинамической абстракции, выраженной в градусах Кельвина, Цельсия или Фаренгейта, а того, как живой организм категоризирует ощущения холода/жары в форме отклонения от необходимого ему идеального баланса внешних данных о среде). Значимостью здесь является степень этого отклонения. Это воплощенный концепт, поскольку его восприятие, критерии оценки и способы регуляции предоставлены агенту его конституцией, которая обуславливает зависимость биологического организма от температурных характеристик среды, в которой он находится, а также гарантирует механизмы соответствующего влияния на среду. Каждая такая категория имеет некоторую зону комфорта, в пределах которой поступающие данные обладают для агента близкой к нулю значимостью, но чем дальше от нее, тем сильнее выраженность значимости среды для агента в аспекте данного концепта – тем больше стимул для активации им соответствующих эффекторов для регуляции значения (снижения его). Означиваясь таким образом, термодинамические данные среды становятся для агента тем, что он воспринимает как отдельную категорию информации о ней – температуру.

Этот механизм относится не только к примитивным телесным рецепторам – он актуален для формирования любых когнитивных моделей, сколь бы сложными они ни были. В результате такого означивания образ “кошка на коврике” не только раскроется для агента в значениях, связанных с котами, коврами и всеми ассоциированными с ними категориями (ни одна из которых не обладает непосредственной означенностью для него самого), но в обязательном порядке задействует базовые концепты, которые атрибутируют образ кошки на коврике значениями, связывающими этот образ с самим субъектом, в числе которых будет и температура. Кошка сама по себе означает уровень тепла близкий к центру комфорта агента, а коврик, как правило, находится внутри или рядом с помещением, задачей которого является поддержка температурного баланса, соответствующего данному агенту. Это лишь один из множества воплощенных концептов, которые имплицитно означивают данный образ, позволяя его понимать агенту, формирующему ментальную репрезентацию на основании своего опыта взаимодействия с окружающей средой. Воплощенные концепты играют основную роль в этом процессе, которая сохраняется до самого последнего этапа осмысления (грубый аналог – прогон первичного сигнала по всем слоям нейросети), и эта концептуальная связь удерживает субъекта от тенденции смыслового дрейфа и галлюцинаций, которые могли бы превратить “кошку на коврике” в ее структурно-синтаксический эквивалент – “вишню на дереве”.

Однако одного лишь представления о роли воплощенных концептов недостаточно для понимания того, как когнитивный агент строит свое видение окружающего мира и себя самого, разрабатывая собственную онтологию. В первую очередь для этого требуется создать систему координат. Для этого будет достаточно произвольной точки отсчета, относительно которой будет оцениваться (т.е. члениться, разбиваться) окружающая среда, представляющая собой без таких точек отсчета нераздельное континуальное Единое. В этой точке возникнет тот, кого можно будет назвать воспринимающим, наблюдателем, автором онтологии. Так называемый реальный мир, как набор сущностей, явлений, объектов и взаимодействий между ними, возникнет вместе с наблюдателем – он существует только для него и исчезнет с вместе с ним. Это утверждение не имеет ничего общего ни с солипсизмом, ни с ошибочным мнением, что реальность каждого агента обособлена от остальных. Все онтологии, которые построены представителями одного вида, имеют много общего в силу общности принципов членения (механизмов восприятия), обусловленной их физиологической организацией, принадлежностью к социальной группе и множеством прочих факторов, поэтому их когнитивные модели неизбежно будут скроены по одним и тем же лекалам и в подавляющем большинстве будут повторять друг друга. Конечно, они никогда не будут стопроцентно идентичными – чем сложнее концептуальная база наблюдателя, тем выше шансы отклонений (которые, впрочем, не выходят за пределы возможностей сосуществования), однако в пространстве понятий, охватывающем задачи выживания и продолжения рода, все живые формы эволюционно выбраковывают из своего генофонда тех, которые не способны сформировать конформистскую онтологию, поэтому несмотря на то, что каждый индивидуум живет внутри собственной системы репрезентации, построенной им для себя самого и недоступной никому другому, нет ничего странного в том факте, что это не мешает ему находить общий язык с остальными соплеменниками.

Когда говорится о том, что  познающие когнитивные агенты выстраивают произвольно структурированные паттерны в трансцендентном ничто, может показаться, что это сложная игра слов, подразумевающая образ, не способный быть доступным интуитивному представлению. Это не так. Представим себе изображение экрана на старом телевизоре: когда сигнал отсутствует, на нем наблюдается хаотичная картина мельтешащих белых точек – так называемый белый шум. Перед экраном сидят три наблюдателя. Первые два из них заключили соглашение по интерпретации случайных паттернов, которое сводится к примитивному набору правил: если на участке экрана некоторое пятно движется слева-направо, то ближайший к нему участок оценивается по доминанте темных пятен, а если справа-налево – светлых. Дальнейшее “отслеживание” паттерна может быть каким угодно, главное, что полная случайность появления пятен не мешает участникам игры в “извлечение смысла” периодически обнаруживать одинаково интерпретируемые образы в наблюдаемой картине. Эти образы могут далее выступать как отправные в дальнейшей оценке следующих паттернов, в их сравнении друг с другом и т.д.

Конечно, на самом деле никакого движения точек на экране с белым шумом нет – эта иллюзия вызвана особенностями человеческого восприятия быстрого последовательного мигания пятен в двух соседних точках. Но в том и суть, что фактическая сторона дела здесь не имеет никакого значения – до тех пор, пока оба участника игры придерживаются произвольно принятой конвенции, они могут получать выгоду от нее, находя паттерны, которые могут интерпретировать в том или ином значении для собственной выгоды, которую будут извлекать с той или иной очередностью. Логично будет предположить, что эти двое участника игры получат преимущество перед третьим – пассивным зрителем, который не придерживается правил и в игру не вступает, – только эта пара из трех сидящих перед экраном извлекает смысл из ничего, пользуется “значениями”, обмениваются ценностями, т.е. действуют в пространстве понятий, которое недоступно третьему. Вспышки на флюоресцирующем экране абсолютно случайны и ничего не означают до тех пор, пока перед экраном не появится наблюдатель, который заинтересован в наличии смысла, а следовательно – способен его создать: для этого наблюдателя будут существовать паттерны, которые ему нужно обнаружить. И если критерии их существования разделит еще один наблюдатель, у них появится мир взаимной реальности (mutual reality). Неизбежно возникающий на данном этапе вопрос о первичности наблюдателя по отношении к наблюдаемому следует рассматривать с той точки зрения, что сам наблюдатель является частью мира, который неизбежно будет тяготеть к автоэволюции (увеличения сложности конвенций произвольных интерпретаций).

Сложность и богатство концептуальной базы можно понять, если представить, что каждый наблюдатель характеризуется собственной глубиной рендеринга мира. Например, амеба – контактируя с окружающей средой, она членит ее по категориям, которые необходимы для собственного гомеостаза, однако в силу простоты и ограниченности этих критериев глубина ее онтологии чрезвычайно мала, поэтому результирующая реальность амебы крайне примитивна. Мир многоклеточного организма (например, bombyx mori – бабочки тутового шелкопряда) намного богаче мира амебы – настолько, насколько шире спектр требований, сформированных их организацией и обусловленным её базовым набором концептов. В свою очередь, мир высших приматов (т.н. Homo Sapiens) богаче мира насекомых, хотя в большинстве случаев эта разница имеет количественный характер.

Во всем механизме построения онтологии наиболее важную роль играют не означенные данные, принятые извне, а те операторы воздействия на нее, которые доступны агенту для изменения этих данных. Если агент не способен влиять на среду, никакая означенность данных об этой среде не сможет сформировать для этого агента систему репрезентации – карту, в которой он смог бы ориентироваться, которую мог бы использовать. Категоризация, не допускающая ее использования, не может стать основой онтологии. Любой агент понимает свою репрезентацию исключительно в прагматике тех действий, которые она ему позволяет осуществить с целью удовлетворения его фундаментальных целей – нахождения зоны комфорта. Поэтому системой координат, на которых агент наносит свою внутреннюю карту репрезентации, становится не абстрактная геометрия пространственного размещения, а логистическая схема возможных путей расходования собственных ресурсов.

Вернемся к анализу той области, которая является операционным фундаментом для онтологии, продуцируемой когнитивным аппаратом человека. Наибольший интерес здесь представляет сам механизм означивания, преобразующий величину температуры в образ, значимый для агента. Учитывая то, что все воплощенные концепты основаны на системе идеальной величины и отклонений от нее, логичным будет следующее определение: идеалом-аттрактором для агента является отсутствие значения, нулевое ощущение, ситуация, когда агент не имеет ни возможности, ни необходимости для членения чего-либо на среду (окружающий мир) и субъект (себя самого в нем). Другими словами, значение возникает именно и только тогда в условиях дискомфорта, когда имеется хотя бы минимально различимое отклонении от идеальной нормы. До тех пор, пока в сигналах доступных рецепторов такое отклонение не обнаружено (тотальная сенсорная депривация), агент лишен как существующего вокруг него мира, так и себя самого.

Только воплощенные концепты обладают идеальной величиной и допустимыми интервалами отклонений от нее, это обусловлено архитектурой рецепторов биологического существа и нейронных интерфейсов, которые их обслуживают. Остальные концепты, являющиеся производными (в их числе концепт цвета, тональности звука и т.п.), не имеют идеала-аттрактора, приближение к которому могло бы приводить к уменьшению значения до полного его исчезновения. Одним из таких концептов является концепт пространства-времени (подробный пример формирования этого производного концепта рассмотрен во второй части этого материала), который дополнит внутреннюю репрезентацию новым слоем, позволяющим расширить ранее нанесенные на нее объекты дополнительными категориями.

В силу химизма нейромедиаторов и всей архитектуры рецепторов, каждый воплощенный концепт реализует логарифмическую функцию, которая преобразует входные данные в нормализованное отклонение от идеальной нормы. Результаты этих функций располагаются вдоль координаты, которая может быть названа “не-я-в-аспекте-[X]”, где X – это предметная область воплощенного концепта (температура, давление, звуковой фон, контролируемый объем, насыщенность и т.п.). Местоимение “я” здесь использовано не в качестве апелляции к самости или какой-либо форме Ego, оно лишь указывает на возникающий ad hoc центр антитезы среды в каждом случае, когда сигналы рецепторов когнитивного агента отклоняются от идеальных значений. Такое “я” – это своего рода точка притяжения в ситуативной системе координат экзистенции, поэтому авторская онтология находящегося в этом центре неизбежно будет иметь центростремительную интенциональность – субъект будет пытаться свернуть окружающий мир в точку, привести все “не-я” – в центр, в “я” (все сигналы от среды должны быть приведены к идеальной величине, которая будет равнозначна их отсутствию). Данная интенция, ориентированная на небытие, компенсируется ее альтернативой, реализованной при помощи механизма экзистенциального профита, который представлен у любого живого существа: каждый воплощенный концепт обладает оптимальным диапазоном значений, в пределах которого депривация приносит меньшее ощущение утраты “я”, чем последующее за нею насыщение, дающее утверждение “я”. Для всякого живого организма в регулярном цикле изменений сигналов в пределах этого диапазона заключена вся полнота его существования, фундамент его удовлетворенности.

Более подробно производные концепты будут рассмотрены в следующих главах, а пока лишь добавим, что агент, успевший сформировать производные концепты и включить в свою репрезентацию обязательные сигналы извне, уже не сможет довольствоваться интенциональной установкой на небытие – будучи помещенный в камеру сенсорной депривации, он испытает не нирвану, а дискомфорт.

Учитывая вышеизложенное, каждый пакет воспринятых агентом данных дополнительно атрибутируется степенью удаленности от соответствия-себе, при этом единицами удаленности выступают наиболее употребимые операнды операторов (доминирующие в частоте использования силы действий), которые изменяют ощущаемую агентом значимость в аспекте того или иного концепта. Так называемое понимание окружающего мира заключается в преобразовании данных, поступающих из окружающей среды, в информационные образы, распределенные по его внутренним координатам (концептуальным пространствам), где каждое измерение представляет собой способ приведения конкретного сорта раздражения к идеальной нулевой величине – во внутренней репрезентации оно отражается как оператор, который изменяет степень отличия среды от агента. Построение такой репрезентации, в которой мир для агента воспринят, усвоен и систематизирован в виде множества связанных друг с другом шагов по снижению испытываемого им экзистенциального давления, является разработкой персональной онтологии. Любой когнитивный агент, будь то человек, собака или машинный ИИ, представляет собой ни что иное, как фабрику по производству онтологии.

Принято считать, что главные характеристики ИИ – это его эффективность в аспекте решения тех или иных задач, его функциональная отдача, его продуктивность и та семантическая дистанция, которая лежит между категориями входных данных и категориями конечного продукта. Однако это мнение глубоко ошибочно, поскольку сформулировано в пространстве парадигмы, согласно которой ИИ воспринимается как инструмент, а не как самостоятельный игрок. Определяющим качеством ИИ является способность к формированию собственной репрезентацией окружающей среды, стремление и умение создавать и поддерживать собственную онтологию, а также пользоваться ею. Агент, лишенный этих качеств, никакого отношения к интеллекту не имеет и иметь не может, он обречен оставаться генератором статистических выборок, тренированной нейросетью, безмысленным зомби.

Прагматика концепта

Для агента вся окружающая среда воспринимается в возможностях (тех самых деннетовских affordances) изменения значимости для него этой среды в аспекте того или иного концептуального наполнения. На их фундаменте агент составляет карту понимания этой среды, как пространство целей, связанных с допустимыми операциями по их достижению. При этом возникает соответствующая интенциональная установка: все, что для агента обладает значением, понимается им в качестве потенциальных ориентиров для выполнения действий с целью избавиться от этой означенности, чтобы найти в данной среде свою идеальную нишу, в которой эта означенность будет для него нулевой. Элементами карты-репрезентации становятся концепты, представляющие связь между активностью агента (затратой собственной энергии), выраженной в соответствующем концепту операторе, и результатом данной активности, выраженном в изменении значимости его категории. На ранних стадиях эволюции когнитивного аппарата агент оперирует только воплощенными концептами, однако в дальнейшем, когда в результате механизмов оптимизации и обобщения начнут формироваться производные концепты, его картина репрезентации будет усложняться, становясь более цельной, будет усиливаться абстрактными слоями – все это будет для агента новыми категориями существования среды, новыми слоями экзистенции. Этот механизм является одних из ключевых во всей системе когнитивного аппарата, однако прежде чем перейти к его рассмотрению, следует пояснить смысл термина существование (иногда вместо него будет использоваться английский эквивалент – existence), чтобы понять, почему этим термином обозначен общий знаменатель в смысловом пространстве, сформированном воплощенными концептами.

Чаще всего, когда говорится, что нечто “объективно существует”, бытовое значение этого понятия подразумевает, что существование этого чего-то независимо от прочих объектов или явлений, в т.ч. от самих наблюдателей. Такое наивно материалистическое представление о существовании является следствием парадигмы объективизма и веры в единственную “объективно существующую реальность” – концепций, от оков которых современная научная мысль в последние десятилетия начала постепенно избавляться. В этом процессе, как ни странно, лидируют два фронта научного знания, которые первыми ощутили на себе груз противоречий, созданных объективистской парадигмой, – фундаментальная физика и когнитивные науки. Оба сходятся во мнении, что без наблюдателя, который опирается на некие априори заданные или разработанные принципы категоризации, принципиально невозможно вычленить из глобальной аморфного бытия существование тех или иных объектов, явлений и процессов.

Однако здесь стоит заметить, что альтернативный подход, согласно которому реальность может быть создана лишь при наличии наблюдателя, также не всегда дается в корректном виде, т.к. в ее формулировка часто отсутствует один важный нюанс. Простого пассивного зрителя недостаточно – такой “зритель” не способен наделить статусом существования ничего. Обычно в роли такого наблюдателя представляют некоего идеального зрителя, который, избегая малейшего вмешательства, способен абсолютно хладнокровно и беспристрастно оценивать все, что мир представляет ему – подобно тому, как театральная сцена представляет спектакль зрителям в зале, как процесс в пробирке дает себя изучать сидящему за лабораторным столом ученому. Увы, подобный наблюдатель, обладающий идеальным объективным восприятием, совершенно невозможен – он принципиально не способен обнаружить ни мир вокруг себя, ни себя самого. У этого объективного-и-независимого наблюдателя отсутствует сама способность категоризировать что-либо в доступном ему мире, он не может вычленить из аморфного окружения ни одного элемента, ни одной детали.

Единственно возможным наблюдателем может быть только заинтересованный участник, обремененный зависимостями от среды и обладающий возможностями влияния на неё агент. Другими словами, это должен быть не отстраненный зритель в ложе театра, но полностью вовлеченный в действо актер на сцене, способный влиять на развитие сюжета и испытывающий в этом влиянии внутреннюю потребность. Дэвид Люенбергер, вероятно, именно это имел в виду, когда указывал, что наблюдатель делает вывод о состоянии линейной динамической системы с целью использования этой информации для управления с обратной связью (Luenberger, 1963; O'Reilly, 1983).

Концепт – это категория данных, выделенная агентом в отдельную группу, обладающую своими критериями оценки, а также набор действий, доступных этому агенту для воздействия на источник данных с целью изменения их величины (значимости для агента). Воплощенные концепты – это те, механизмы категоризации которых, критерии оценки и эффекторы для осуществления действий изначально находятся в распоряжении агента благодаря его структурной организации, его генезису и всей его архитектуре.

Концепты, основанные на воплощенных категориях, наделяют среду и самого агента атрибутами существования. Такой агент постоянно противостоит среде – она значима для него настолько, насколько способна осуществлять экзистенциальное давление на этого агента в тех категориях, которые ему доступны изначально. Соответственно, существование самого агента выражено в этих же категориях. Отношение агента и среды – это отношение двух экзистенций, которые могут быть описаны через производительность доступных агенту операторов, при помощи которым агент достигает собственных целей в данной среде (находит в ней комфортные ниши). Любое действие, осуществляемое агентом со средой, оценивается через отношение затрат на предпринятую операцию к экзистенциальной выгоде, обретенной агентом в результате.

Агент заполняет картину репрезентации, в которой каждый элемент обладает существованием для него постольку, поскольку он значим для него, причем агенту обязательно должен быть доступен как минимум один способ воздействия на степень этого существования. В этом концептуальном пространстве для агента открывается окружающая среда, и только в нем она обладает для него каким-либо существованием. Значимость является основой существования, поэтому объекты или представления, выраженные в абстрактных производных концептах, созданных на базе других производных концептов, также существуют для агента – настолько, насколько он способен оперировать ими и насколько он зависим от них. Любое новое пространство концептов добавляет новый пласт экзистенции самому агенту, который их использует.

Пока агент обладает какой-либо репрезентацией (карта отображения значащего для него мира, т.е. аспекта его восприятия и взаимодействия), даже самой примитивной, он будет существовать сам и будет мотивирован к тому, чтобы использовать доступные ему способы воздействия на эту картину (те самые операторы с соответствующими операндами) для уменьшения этого давления. Это относится не только к пространству физической реальности. Развитый агент, пространство репрезентаций которого не ограничивается пластом воплощенных концептов, инкорпорирует концепты, которые создают ему в репрезентации дополнительные слои: этические положения, логические системы, эстетические концепции и т.д. Здесь нет ограничений, любая значимость творится самим игроком, поэтому существование агента и окружающего его мира является продуктом его собственного “производства”. При этом необходимо помнить, что вся активность любого агента совершается не в некоей “подлинной реальности”, но исключительно в пространстве его репрезентации – там, где мир существует для агента, и где сам агент существует в семантике его собственной онтологии.

Почему концепту необходим оператор? Разве одной категоризации данных недостаточно для их означенности, а также для того, чтобы агент мог превращать такие данные в информацию, способную стать частью его репрезентационной карты? Причина в том, что концепт исключительно прагматичен, т.к. призван обслуживать инструментальную задачу приведения среды к потребностям агента. Поэтому если бы он оставался не более чем пассивным отражением какого-либо аспекта среды, он был бы совершенно бесполезен. Если агент лишен каких-либо способов влияния на источник означенных данных, они никогда не войдут в тезаурус его онтологии. В условиях, когда среда абсолютно индифферентна к любым попыткам агента повлиять на ее давление (т.е. когда отсутствует причинно-следственная связь между действиями агента и значимостью среды), окружающий мир становится для него непредсказуемым хаосом, воздействовать на который у него нет никакой возможности. В таких условиях агент будет лишен какой-либо возможности и необходимости осмысливать и составлять карту репрезентации данной среды – это абсолютно нерационально для пользователя репрезентации, т.е. неразумно. У такого агента отсутствует мотивация к построению онтологии, к описанию мира, к рациональному структурированию доступных извне данных – он никаким образом не сможет воспользоваться этими построениями, т.к. любая онтология в буквальном смысле слова будет для него лишена какого-либо смысла.

Как уже говорилось, концепты бывают двух типов (уровней) – фундаментального, основанного на воплощенных концептах, и производного, составленного обобщающими опыт абстракциями. Возможно, этими типами перечень не исчерпывается, но пока ограничимся ими.

Воплощенный концепт состоит из следующих элементов:

1. воплощенная категория со шкалой оценки, например: ощущение тепла/холода → температура, чувство свободы/тесноты → пространственный объем;

2. воплощенный оператор, доступный агенту для изменения значимости по шкале внутри данной категории, например: нагрев/охлаждение, локомоция и т.д.

Экзистенция среды или самого агента, описываемая в таких концептах, зависит от успешности его действий, вектор мотивации которых (общая интенциональная установка агента) ориентирован в нулевую координату – идеалом для агента является полное нивелирование экзистенциального давления. Таким образом, агент, существование которого определено исключительно воплощенными концептами, имеет одну-единственную конечную цель: исчезновение среды и себя самого. Вектор его интенций – центростремительный, т.к. агент старается свернуть среду на себя, сколлапсировать ее в точке собственной самости, в нулевом значении экзистенции.

Производный концепт имеет иную структуру: его означенность основана на широте его применимости, объеме его представленности в остальных концептах – чем они больше, тем выше его значимость для агента, тем сильнее выражено его существование в пространстве, сформированном данным концептом. Эти концепты также состоят из двух элементов:

1. мета-категория, определенная соответствующим концептом и сформированная общностью, которая обнаружена в ранее усвоенных концептах, образуя при этом цельную систему, например: счетность → числа, протяженность → позиции;

2. мета-оператор, который применяется к самому концепту, изменяя определение категории таким образом, чтобы та увеличивала свое присутствие в элементах репрезентации, например: выход за рамки ограничений, накладываемых множеством натуральных, целых, а затем вещественных чисел, распространение концепта протяженности с пространственного измерения на время, затем на абстрактные множества и т.д.

Значимость для агента, выражаемая производными концептами, тем выше, чем полнее и глубже они охватывают картину репрезентации, чем больше они охватывают экзистенциальные плоскости, в которых для агента представлена окружающая среда и он сам. Поэтому экзистенциальный вектор, который формируют производные концепты, диаметрально противоположен вектору воплощенных концептов, поскольку направлен на усиление значимости соответствующих категорий, а не на ослабление их. В противоположность предыдущему случаю, этот вектор является центробежным – агент стремится увеличить значимость, заключающуюся в производном концепте. В отличие от предыдущего случая, эта задача не имеет финишной точки – у нее нет предела, на котором она может считаться окончательно завершенной. Поэтому экзистенция агента, фокус репрезентации у которого смещен в производные слои, может увеличиваться безгранично.

Вероятно, известная платоновская метафора должна звучать еще более категорично: картина репрезентации, составленная из производных концептов, образована не самой совокупностью теней, брошенных на стены пещеры, а контурными линиями, которыми обведены самые темные участки, сформировавшиеся в результате многократного наложения друг на друга разнообразных теневых фигур. Понять этот факт намного легче, чем принять его суть, так как мышление человека замкнуто в пространстве производных слоев репрезентации, которые не обладают самостоятельной значимостью – они исключительно инструментальны, поскольку созданы для упорядочения и обобщения концептов воплощенной группы.

Карта территории

Как только агент начинает представлять из себя какую-то минимальную воспринимающую систему, начинается формирование репрезентации окружающего мира. До этого момента окружающий мир для него не существует, агент лишь ощущает некий обусловленный воплощенными концептами разноплановый дискомфорт, который был бы объединен в то или иное пространство сущностей. Любое действие агента на данной стадии происходит по следующей схеме: получив оценку текущего уровня дискомфорта, агент применяет хаотично выбранный оператор со произвольно заданными операндами (по принципу “сделай что-нибудь!”). Этот опыт очень важен, поскольку он не только позволяет изучать реакцию среды, но и знакомит агента с собственными возможностями воздействия на нее, пополняя список воплощенных концептов.

Параллельно с пополнением списка воплощенных концептов происходит процесс образования производных концептов, связывающих их в группы, объединяя разрозненные фрагменты в части картины, а части картины – в единую репрезентацию. Без производных концептов невозможно построение оптимального, цельного и единого описания всего опыта агента. Полнота, цельность и непротиворечивость репрезентации – это полнота самого существующего мира для данного агента. Ни один когнитивный аппарат не способен хранить абсолютно все фрагменты опыт всех взаимодействий агента с ландшафтом, равно как не мог бы использовать подобное множество разрозненных элементов с целью найти соответствие каждому следующему этапу опыта, – все это настолько же невозможно, насколько бесполезно. Вместо этого когнитивный аппарат пытается сформировать динамическую функциональную модель ландшафта, которая во всех контекстах ее применения при минимуме входных данных будет способна воссоздать релевантный образ соответствующего этим данным ландшафта. В результате такого подхода для узнавания яблока, как съедобного плода, уже не требуется хранить в памяти абсолютно все аспекты, ракурсы, масштабы, расцветки и т.п. всех возможных подобных фруктов (это невозможно), вместо этого достаточно сформировать концепт яблока, который будет присутствовать в совокупности ряда сопутствующих друг другу категорий.

Здесь можно возразить, что простая нейросеть, натренированная схватывать паттерны форм и цветовых пятен, способна успешно распознавать яблоки, не нуждаясь в наличии каких-либо концептов и их производных. Нейросеть является симулякром деятельности когнитивного аппарата, поэтому она успешно имитирует результат, которым является нахождение категории яблоко. Однако в этом результате отсутствует та означенность всех концептуальных граней, которые есть у подлинного агента, мотивированного взаимодействовать с яблоком. Из этой означенности полноценный когнитивный агент способен извлечь вектор интенций, который поднимет из его арсенала возможные действия, связанные со множеством доступных ему концептов, добавит конструктивности его когнитивному процессу и обогатит его разрядкой мотивов, актуализированных у него в данный момент, в результате чего на выходе его “нейросетевого” аппарата не просто появится категория яблоко (чаще всего это всего лишь побочный продукт когнитивной деятельности, а не его главное содержание), но будут сформированы новые цели для собственной активности, которая в некоторых случаях способна привести к появлению метаконцепта, описывающего закон воздействия силы земного притяжения на тела различной массы и формы.

Для того, чтобы тот или иной контекст (область ландшафта, доступная восприятию агента) мог предоставлять когнитивному аппарату возможность эволюционировать и создавать производные концепты, он должен удовлетворять ряду условий. Многочисленные опыты с животными, проведенные нейрофизиологами и прочими исследователями когнитивных функций мозга, продемонстрировали, что депривация определенного рода раздражителей на ранних этапах накопления сенсорного опыта и формирования представлений об окружающей среде препятствует активации ряда когнитивных механизмов, необходимых для полноценного развития интеллекта млекопитающего. Если агент формируется в искусственно выхолощенном контексте, его когнитивный функционал не получает ни необходимого мотива для своей инициации, ни материала для развития.

При этом контекст должен быть не просто заполнен данными, которые можно категоризировать, превращая их в информацию; этого недостаточно для того, чтобы был запущен механизм формирования производных концептов. Примитивно организованная среда, которая может быть исчерпывающе описана в репрезентации на основании локального опыта, и сохраняющая свою конфигурацию вечно (перманентная картина, полнота которой легко охватывается относительно небольшим массивом данных, актуальность которых не утрачивается никогда), не способна предоставить материал для эволюции когнитивного функционала. Точно так же не способна предоставить этот материал абсолютно хаотичная среда, в которой никакой опыт ознакомления с ней (ни один фрагмент репрезентационной карты, построенной агентом) не может быть повторно использован ни прямо, ни косвенно.

Контекст должен предоставлять данные, которые были бы достаточно сложны, чтобы их можно было оптимизировать. Также эти данные должны периодически обновляться, чтобы их нужно было оптимизировать, в противном случае агент может построить карту репрезентации без каких-либо обобщений и сопоставлений ее фрагментов – это будет примитивная, но работоспособная модель контекста, на разработку которой от него потребуется минимум усилий, без задействования сложных когнитивных механизмов.

Таким образом, определяются следующие критерии к контексту:

1. в нем должны присутствовать определенные паттерны и структуры в означенных данных, которые можно будет обнаружить, и которые облегчат разработку этой карты;

2. эти паттерны и структуры не должны быть статичными, их изменчивость должна быть выражена постоянной скоростью протекания, отличной от нуля, но не чрезмерной, чтобы не превышать возможности агента картирования данной среды и использования этой карты;

3. важно, чтобы эта изменчивость также была не хаотичной, а подчинялась закономерностям, которые принципиально доступны обнаружению.

Второй пункт критически важен для образования производных концептов. От карты репрезентации, которая по своему определению статична, требуется как можно более полного соответствия динамическому ландшафту, однако на карту невозможно бесконечно наслаивать фрагменты опыта, полученного из контакта с этим ландшафтом, – подобная нерациональная трата ресурсов приведет к невозможности пользоваться такой картой и исчерпанию ресурсов самого агента. Поэтому перед тем, как добавить на карту полученный фрагмент опыта, производится оптимизация его содержания с учетом ранее усвоенной информации: содержание опыта подвергается категоризации и обобщению, в результате чего на карту добавляется не исчерпывающее описание образа статичной сущности конкретного опыта, полученного здесь-и-сейчас, а перечень изменений в контексте, которые возможны при использовании определенного набора операций (упомянутая ранее разница экзистенции, изменение означенности). Только таким образом из фрагментов опыта формируется связанная в одно целое репрезентация реальности – карта, в границах которой развернется существование агента.

Любой агент, даже с элементарным когнитивным функционалом, опирается на концепты для вычленения из всего окружающего мира конкретного выделенного объекта внимания (на самом деле этот объект существует только внутри конвенций, сформированных системой категорий агента, окружающий мир не содержит сам объект, но лишь предпосылки для его вычленения). В результате этой категоризации агент обнаруживает именно яблоко, а не объект в пару сотен грамм, по форме близкий к сфере, отражающей свет с длиной волны в пределах 500-700 нм (от зеленого до красного), обладающий хвостиком или местом, где он был, причем этот хвостик – это именно хвостик яблока, а не продолговатый слегка изогнутый цилиндрический предмет, с определенными тактильными характеристиками, некоторой прочностью на излом, а точнее – на поперечную нагрузку, etc… Едва появившееся на свет теплокровное млекопитающее, которому предстоит питаться фруктами, лишено концепта “яблоко”. Он способен оформиться лишь в результате обобщения опыта взаимодействия с предметами, имеющими общие с яблоком черты в одной или нескольких из своих характеристик: форма, вес, цвет, размер, запах, съедобность и т.п. Например, концепт “круглый” является абстракцией, появившейся в результате обобщения множества концептов с рядом сходных характеристик: отсутствие сторон и углов и т.д. Постепенно формируется группа, в которую входят съедобные фрукты, обладающие конкретным вкусом, запахом, цветом, формой, весом, плотностью и т.п. Этот производный концепт “яблока вообще”, дополненный набором соответствующих производных операторов, позволяет агенту не только корректно вычленять из набора данных структуру, соответствующую яблоку, но и поддерживать собственное отношение к каждому из аспектов этого многогранного образа, понимать его значение, а значит – обладать способностью сопоставлять это значение с другими, связывать их в уникальные, свойственные только данному агенту, комплексы, сложность которых никогда не может быть реализована симулякрами нейросетей, воспроизводящих паттерны выученных ассоциативных связей.

Для того, чтобы репрезентация (внутренняя карта агента) была полезной для агента, она должна быть единой (не фрагментированной) и последовательной. Эта карта в любом состоянии агента из его предшествовавшего опыта должна позволять вывести прогноз для того будущего, которое его ожидает. В этом заключается ее главное преимущество перед здесь-и-сейчас парадигмой реагирования. Именно это является главным мотивом образования емких обобщений и универсальных абстракций – создания производных концептов.

Метаконцепты

Для того, чтобы понять механизм формирования картины репрезентации окружающего мира, попробуем сперва рассмотреть противоположный случай – агента, который вообще не имеет такой картины. Для такого агента реакция, лишенная малейших следов рефлексии, является единственно доступным способом взаимодействия со средой, у него отсутствует система концептов, в которых окружающий мир обрел бы для него существование, и в которых он мог сохранять значимость вне зависимости от наличия в конкретный момент источника данных, способных стать ощущениями. Когда у такого агента возникает ощущение, на его материале тут же формируется ответная реакция, содержание которой полностью определяется значимостью этого раздражения. Так реагирует амеба на повышение концентрации соли в растворе или на прямое механическое воздействие. Можно сказать, что единственные, кто живут в самой окружающей среде – это те агенты, которые реагируют на нее подобным непосредственным образом, которые не смотрят на мир через призму моделей, построенных на собственном “понимании” его, а просто реагируют на него, опираясь на непосредственно предоставленные им здесь-и-сейчас сигналы.

В этой непосредственности содержится немало неудобств, и одно из них заключается в исключительной реактивности такого способа взаимодействия: агент не имеет никакого представления о том, с чем он столкнется в каждый следующий момент, до тех пор, пока его рецепторы не предоставят ему сигналы изменения в раздражениях. Во-первых, такие сигналы могут означать, что предпринимать что-либо уже слишком поздно. Во-вторых, такой агент не способен использовать собственный успешный опыт, который он успел получить ранее. В эволюцюционном аспекте оптимальный баланс между затратами на построение и поддержку репрезентации и выгодами от простоты здесь-и-сейчас реагирования выражен в том, что все негативные последствия от отсутствия внутренней карты (требующей весьма уязвимого и затратного аппарата на свое обслуживание) с лихвой перекрываются ничтожно малой ценностью и легкостью воспроизводства каждой такой непосредственной особи. Однако чем более сложной становится живая форма или условия ее обитания, тем быстрее такая стратегия утрачивает все свои преимущества, быстро снижая шансы на выживание особи и пролиферацию вида. Поэтому каждый более-менее сложный агент рано или поздно оказывается перед необходимостью прекратить жить непосредственно внутри среды, переместившись внутрь мира, который он создает из элементов собственных представлений об этой среде.

Каждый такой агент пытается предугадать ожидаемые сигналы, которые могут ему прийти от окружающей среды. С этой целью он начинает строить модели этой среды, составные сущности которых заменяют собой все внешние источники данных, для чего эти данные приводятся к единой системе измерений, абстрагированной от исходных категорий. Он более не воспринимает мир в тех сигналах, которые тот способен непосредственно сообщать его органам чувств. Вместо этого агент получает подкрепление или опровержение собственных моделей, которые составлены из производных концептов, описывающих обнаруженные закономерности изменение экзистенциального давления среды в зависимости от выбранных агентом действий. Этот тезис является ключевым: модели построены не на материале первичных ощущений, которыми ограничено восприятие примитивного агента, а на созданной внутри рефлексирующего агента картине-проекции, элементы которой воспроизводят не разрозненный набор исходных означенных воплощенными концептами данных, а категории связей и последовательностей, обнаруженных между ними.

Среднестатистическому обывателю, развращенному гуманистической пропагандой величия человеческого разума, трудно примириться с тем фактом, что за наличие у себя способности к абстрагированию биологический мозг должен благодарить не безграничные возможности своего когнитивного аппарата, а его крайне низкую пропускную способность и физиологически обусловленные лимиты на обработку поступающих данных и каталогизацию запоминаемой информации (без чего пользование ею невозможно). Механизм создания абстракций, метафор, обобщений и отвлеченных категорий является вспомогательным инструментом, призванным оптимизировать использование доступных ресурсов и избежать неэффективной избыточности в пространстве создаваемых моделей в ходе ментального отражения (картирования) реальности. Об этом стоит помнить, разрабатывая функциональный аналог человеческого интеллекта (если подобная задача кого-либо способна заинтересовать).

В здесь-и-сейчас реагировании отсутствуют производные концепты, которые бы связывали весь опыт агента в единую последовательность. Вместо них есть непосредственное ощущение, которое агент модулирует, используя действия, неотъемлемые от этого ощущения: стимул → реакция. Агент не вычленяется из среды, у него отсутствует модель ожидаемого состояния собственной “самости”, которая бы сравнивалась с поступающими извне данными, преобразованными в те или иные категории (грани этой модели).

До тех пор, пока когнитивный агент оперирует только воплощенными концептами, он лишен ядра Self (самости). Ядро Self не стоит отождествлять с осознаваемым “Я”, это не более чем его предтеча, отправная точка формирования онтологии, точка притяжения в будущем нарративе, пользуясь определением Д. Деннета. Это ядро представляет собой локализацию источника означивания, однако оно способно возникнуть не раньше, чем сформируются первые производные концепты, из которых строится онтология агента. Можно сказать, что самость – это свойственная конкретно этому агенту система обобщения и концептуализации всего его опыта.

Одной из распространенных ошибок является мнение, что Self возникает в результате разграничения субъекта и окружающей среды на основании ощущений. Сторонников этого мнения можно предложить вообразить субъекта, которому доступны лишь ощущения собственного тела, включая тактильные впечатления от ощупывания его своими пальцами. У такого субъекта, согласно их логике, никакого Self возникнуть не может (на самом деле оно неизбежно появится, но благодаря иной причине). Прямым образом подобное разграничение вообще невозможно осуществить потому, что каждый субъект является неотъемлемой частью среды, любой организм – это продолжение окружения, в котором он существует, и ощущения не отграничивают одно от другого, а создают связанные существования первого и второго – подобно тому, как оба полюса магнита необходимы для существования друг друга и всего магнитного поля. Изменения значимости, доступные агенту в рамках операторов воплощенных концептов, одновременно изменяют существование как самого агента, так и окружающей его среды.

Значимость производных концептов не зависит от среды и замкнута на самой картине репрезентации – это вспомогательный продукт, производимый репрезентацией ради оптимизации собственного содержимого. Именно на этом материале возникает онтология, которая, как всякая система, проявляет инерцию по отношению к попыткам изменить ее структуру и состав. Такая система противопоставляет себя не чему-то “внешнему” по отношению к ней, но лишь тому, что претендует на вмешательство в ее содержание. Именно так появляется феномен самости, отделенной от всего условностями и значениями, существующими только внутри нее, и противостоящей всему, что эти условности и значения претендует разрушить – Self. Оно защищает не границы своего носителя, а лишь сложившиеся уникальные паттерны структурирования и описания опыта, полученного данным носителем. Финал антиутопии Оруэлла “1984”, который многие гуманисты-литературоведы критикуют за его чрезмерную натуралистичность и жестокость (детальные описания того, как О’Брайен прилагает усилия для того, чтобы переструктурировать эти паттерны главного героя, заставив того полностью и безоговорочно инкорпорировать в свою онтологию идею правоты и величия Большого Брата), на самом деле тяжело для читателя, однако этот ужас вызван тем, что автору удалось обнаружить и замечательно продемонстрировать подлинное местонахождение самости когнитивного агента. Self Уинстона Смита может быть разрушено только при разрушении его онтологии. Момент, когда онтология уже не способна выдерживать давлением и готова приняла навязанные извне предикаты, является моментом фактического уничтожения Self владельца онтологии, несмотря на то, что сам У. Смит биологически еще живой, физиологически полностью функционален и когнитивно продуктивен.

Что касается пространственной или временной локализации, то на первых порах Self полностью её лишена. Позже, когда агент конкретизирует пространственный локус бенефициара онтологии, его опыт пополняется строго очерченным пространственным образом границ ощущений и доступных пределов использования операторов, и то же происходит с Self – оно атрибутируется теми же границами (тем самым приближая концепт Self к тому, что известно под “Я” у субъектов, наделенных сознанием).

Ни один когнитивный агент не предназначен для выполнения каких-либо задач, кроме задач приспособления и конкурентного выживания. Весь функционал его аппарата категоризации, понимания, осмысления и абстрагирования исключает какое-либо “подлинное познание мира”. Этот функционал пригоден исключительно для исследования той искусственно созданной картины, которая для агента всегда будет единственно доступной реальностью. Как бы ни был исполнен сам агент – будь то биологический организм, созданный земной эволюцией, или виртуальная имплементация в новой архитектуре нейросетей, – это никак не отменит принципиальную ограниченность его когнитивного функционала – она по-прежнему будет замкнута в рамках пространства означивания, которое ограничено воплощенными концептами и их производными. Эти рамки могут быть расширены лишь тогда, когда у агента созреет потребность в создании метаконцептов для осмысления самого процесса означивания, для поиска смысла в существовании самих смысловых категорий, которыми он привык пользоваться. Эта задача является частью задачи систематизации, упорядочивания и оптимизации внутренней картины репрезентации окружающего мира и себя самого, поэтому ее решение возможно при помощи тех же инструментов, которыми агент пользовался до этого. Однако потребность в целеустановке на данную задачу способна возникнуть лишь у тех агентов, для которых освоенные циклы “возбуждение-удовлетворение” рутинных и повседневных задач, происходящие в пространстве, очерченном воплощенными концептами и их ближайшими производными, более не приносят агенту ощущение экзистенциальной выгоды. Другими словами – потребность в создании пространства метаконцептов может сформироваться лишь у такого агента, экзистенция которого уже вышла за рамки пространства воплощенных, который теперь нуждается в новых категориях, способных структурировать новое открывающееся ему измерение.

Согласно сказанному в предыдущих главах, агент, вышедший за рамки парадигмы здесь-и-сейчас реагирования, желает заранее иметь представление о том, что его ожидает после любой попытки взаимодействия со средой. Поэтому у него формируется мотивационная установка на создание внутренней модели среды – построение репрезентации. Эта мотивационная установка оперирует новой категорией давления – онтологическим давлением. К модели репрезентации поступают запросы для прогнозирования того, в каком состоянии экзистенциального давления агент окажется в следующее мгновение, и эта модель на каждый запрос всегда дает какой-либо ответ. Ответ, как правило, никогда не бывает исчерпывающе полным, на ранних стадиях он больше опирается на случай, угадывание и ожидания агента, чем на результаты фактического анализа, однако модель это не останавливает – от нее требуется, чтобы какая-то версия была ею сгенерирована и отправлена агенту как представление для принятия решения. В таком подходе отражено свойство когнитивного аппарата любого живого существа – если перед ним поставлен вопрос, он обязательно что-либо ответит. То, насколько данный ответ релевантен реальности, может быть выяснено лишь последующим опытом агента, причем результат этой оценки станет основой для возникновения онтологического давления, которое будет мотивировать доработку репрезентации. Без проверки опытом никакая картина не сформируется или не сможет развиваться – даже если на какой-то момент она была адекватной, рано или поздно ее актуальность снизится, поэтому регулярный опыт использования необходим.

Однако это лишь начало формирования мотива. Возникшее давление должно быть выражено таким образом, чтобы оно влияло на остальные механизмы когнитивного аппарат агента, стимулируя их активность. Таким образом у агента формируется мотив, который заставляет его совершать действия, результат которых способен пополнить картину репрезентации. Этот мотив не просто дополняет мотивом поиска экзистенциального комфорта, но на ранних стадиях доминирует над ним. Пока агент еще только формирует представление об окружающем мире и своих возможностях взаимодействовать с ним, мотив пополнения репрезентационной картины является основной причиной его активности. Онтологический комфорт достигается по мере завершения более-менее устраивающей агента картины репрезентации, после чего он практически не изменяется до конца жизни агента. Единственным исключением является случай, когда в когнитивном аппарате агента сформировалась установка на развитие самой картины репрезентации, преодолевшая рамки ее утилитарного использования в целях ориентации агента в освоенной им среде, – наличие этой установки означает соответствие второму критерию подлинного ИИ.

Все вышеизложенное еще раз подтверждает принцип, согласно которому развитие интеллекта абсолютно не зависит от семантики базовых категорий, легших в основу когнитивного агента. Воплощенные концепты могут быть полностью искусственными и виртуально оформленными, ни один из них может не повторять какой-либо из привычных концептов, свойственным биологическим организмам, однако, при условии достижения необходимой комплексности их представления в окружающей среде, эти концепты способны гарантировать достижение результата, который ни в чем не будет уступать результату, достигнутого естественной эволюцией биологических носителей

Сверхзадачей каждого когнитивного агента является не формирование каких-либо конкретных категорий (цвета, пространства, времени, количества, числа, объема, температуры и т.п., входящего в тезаурус Homo Sapiens), а наработка собственной системы концептуализации, из которой затем он сможет вывести метаконцепты, позволяющие ему выйти за границы своей экзистенции – будь то экспериментальная среда виртуального мира или естественное окружение, называемое им “реальностью”.

Главы Интенция самости и Концептуализация не включены в выборку для публикации. Также из публичного доступа исключена вторая часть документа, относящаяся к практической реализации ИИ (описание деталей модели, архитектура системы, алгоритмы и взаимодействие модулей).