Томет

Глава - 1. Предлог

Томет шёл по тротуару, переигрывая в памяти спор, который днем назад случился у него с сотрудниками по фирме. Запоздалые ответы и возражения, всплывающие в голове, вытесняло осознание того, что он опять ищет аргументы для дискуссии, которую уже никто не ведет, пытаясь убедить собеседников, которых нет. Причем, хуже всего, — думал при этом он, — что всё это повторяется уже не первый раз...

Диалог

цикл: Ирландское рагу "Экзистенциальная оскомина"

Часть 2. "Диалог"

Оставшись один, я связался со Снаутом и мы договорились, не откладывая, встретиться в столовой. Когда я туда спустился, Снаут, освещенный низким солнцем Соляриса, сидел с отсутствующим видом за столом и смотрел в направлении ближайшего иллюминатора. Он был все в том же вылинявшем свитере, потрепанный вид которого усиливал выражение усталости и обреченности, поразившее меня в первый день знакомства с ним. Однако сейчас на его узком худом лице замерла странная усмешка — похоже было, что последние часы он провел более продуктивно, чем я. Наблюдая эту улыбку, подчеркнутую вечерними тенями, я вдруг вспомнил его прозвище — Хорёк.

Пока я размещался за столом, Снаут, казалось, не замечал меня, но как только я сел и попробовал поймать его взгляд, он тут же очнулся и, повернувшись ко мне, спросил:

— Сколько времени в твоем распоряжении?

Мне не потребовалось уточнений, чтобы понять, о чем идет речь.

— Думаю, что до полуночи я сам. Полагаю, как и ты?

Bombyx Mori

цикл: Ирландское рагу "Экзистенциальная оскомина"

Часть 1. "Bombyx Mori"

Он эту искру разумом зовет
И с этой искрой скот скотом живет.
Прошу простить, но по своим приемам
Он кажется каким-то насекомым.

И. Гёте "Фауст"

Всем нам, наследникам потерявшей хвост обезьяны, хорошо известен главный инструмент, благодаря которому наши предки смогли спуститься с деревьев, взять в руки палку, просверлить в камне дырку, изобрести колесо, генетически улучшить бананы и даже додуматься до фейсбука с инстаграмом. Мы называем этот инструмент "человеческим разумом", отдаем ему заслуженные почести и надеемся на бесконечное и плодотворное сотрудничество с природой, предоставившей нам во владение когнитивную функцию... То есть, мы полагаем, что мы ею владеем, мы считаем себя ее хозяином. Однако на самом деле мы даже не арендуем её. В ранее опубликованной статье Free Play приводилась аналогия: наемная рабочая сила, пролетарий умственного труда. Но данная параллель, выраженная в категориях социально-экономических отношений, которые целиком заимствованы из человеческого мира, отдает изрядной долей искусственности, незаслуженно выделяя человека в особую группу среди прочих работников природного цеха производства и шлифовки когнитивного функционала. Поэтому мы подыщем ей другую — более натуральную, более естественную и указывающую человеку на его истинное место.

Рецензия на повесть Д. Бигга "Жрица и пастух"

(Dick Bigg "Priestess and herdsman", publisher "Cornua & Ungulas", 2014)

Имя писателя из Объединенного Королевства Дика Бигга настолько популярно среди любителей жанров фэнтези, авантюрного романа и альтернативной истории, что представлять его давно уже нет никакой необходимости – каждая его книга за считанные дни превращается в бестселлер. Повесть, о которой пойдет речь, разделяет судьбу наиболее успешных произведений автора, но в остальном у нее с ними больше различий, чем сходства. Несмотря на классическую схему, по которой построен ее сюжет, а также типично бигговскую динамичность развития главной интриги, уже к середине повести внимательный читатель ловит себя на ощущении, что привычные шаблонные приемы – не более чем обертка для истинной фабулы произведения, тайну которой автор не спешит раскрывать до последней страницы. Впрочем, на слове "Конец" книга не заканчивается – читателю предлагается обстоятельное "Послесловие", которое заключает в себе немало интересного. Однако, прежде чем открыть его, расскажем о самом сюжете.

Между нуждой и небытием (так называемая "свобода")

preamble

Концепт "свободы" является одним из самых священных для вида Homo Sapiens, обладая безусловной ценностью практически в каждой культуре и внутри каждой общественной формации. Различия обнаруживаются лишь в атрибуции и приоритетах применения этого концепта: если в демократическом мире это свобода личности в сферах её самовыражения и самоопределения, то в тоталитарных странах это свобода государственного аппарата в области регламентации поведения своих граждан. Пиетет и авторитет, которыми при этом обладает сам концепт никак не страдают от гибкости его применения – ни одна страна, кроме единичных случаев совершенно античеловеческих режимов – не способна определить его в категорию антиценностей, чтобы прямым образом (без эвфемизмов) превознести его антитезу – порабощение. Даже самые чудовищные современные воплощения оруэлловской антиутопии, копирующие большинство тезисов ангсоца из его “1984” – Китай, Беларусь, Северная Корея или Российская Федерация – апеллируют к тому ореолу, которым обладает концепт “свободы”, подвергая при этом его смысловое наполнение инвертирующей метаморфозе в соответствии с семантикой конкретного тоталитарного режима. Всем нам известны эти национальные вариации оруэлловского “Свобода – это Рабство” – начиная от партийных лозунгов Чжунго Гунчаньданя, трактующих свободу в оксюморонах коммунистических формулировок, и заканчивая свободой в понимании деспотичного режима, установленного в РФ, в котором вся свобода и любые формы ее выражения предоставляются исключительно репрессивным органам, оставляя за населением право (почетную обязанность) быть пассивным материалом для реализации на нем этой свободы. Аналогичный прием эксплуатации тезиса “свободы” с полным инвертирования его смысла можно наблюдать в монотеистических доктринах (в частности – христианстве). Суть этого приема заключается в том, чтобы подчинить личность диктату религиозного института и его представителям, связав её догмами и регламентом поведения, обещая ей взамен “временной несвободы” (не более чем в пределах всей его жизни) – абсолютное трансцендентное “освобождение” (для того, чтобы это сработало, индивид изначально атрибутируется бременем вины).

При этом ни один режим, включая вышеперечисленные, парадигма которых основана на принципах рабского порабощения и тотального подчинения, не способен прямым образом поднять на своих знаменах тезис “рабства”, не осмеливается посягать на ту безусловную привлекательность концепта “свободы”, которой тот обладает в сознании каждого мыслящего существа нашей планеты. Исключением, правда, является религия, которой иногда получается связать у своих наиболее фанатичных последователей состояние рабского самоограничения с переживанием экзальтации. Однако, к счастью для homo sapiens, подобные отклонения представляют собой явную психическую патологию, что препятствует их распространению на значительное число адептов доктрины. Исходя из вышесказанного, становится очевидным, что сам концепт “свободы” относится к категории фундаментальных ценностей всего нашего бытия, уходя своим генезисом на миллионы лет дальше, чем история, которой обладает вид Homo Sapiens Sapiens – в глубину основания самой биологической жизни. Идеал Свободы тысячи лет пропагандируется лучшими мыслителями человечества, прославляются гуманистами, к нему апеллируют общественные лидеры, когда приходит пора объяснить гражданам причину наступающих ограничений, он перечисляется в ряду первейших прав человека и позиционируется во главе системы ценностей всей цивилизации... Оставим в стороне тот факт, что подобные призывы и лозунги чаще всего представляют собой лицемерные декларации – это никак не вина самого концепта. Сейчас нас интересует совершенно другая проблема – похоже, что используемое в этих лозунгах понятие вообще применяется не по назначению.

Поезд идет дальше. А вы идете в парк.

Каждый раз, когда мы гордо произносим "Прогресс не остановить!" или "Эволюция продолжается!", мы неизменно подразумеваем себя в качестве пассажиров этих локомотивов. В то время как мы являемся не более чем временно нанятой тягловой лошадкой в обозе. Оглянувшись назад, мы легко можем обнаружить множество своих предшественников, оставшихся на обочине эволюционной тропы. Ни один из них не был – ни пассажиром, ни тем более рулевым данного средства.

Движение этого обоза, конечно же, будет продолжаться. Но не стоит льстить себе надеждой, предполагая себя самих в качестве вечных путешественников "в дальние дали". Каждый из тянувших эту повозку видов рано или поздно оставляет ее навсегда – то ли в качестве околевших трупов, лежащих на обочине, то ли в формате счастливого пикника, устроенного посреди этого жизнерадостного антуража (будем искренни – для любого вида нет ничего более оптимистичного, чем зрелище вышедших в тираж представителей соседствующих веток эволюционного развития). При этом движение самой тележки ни на миг не прекращается – ее продолжают тянуть другие впрягшиеся силы. И каждая из них, скорее всего, предполагает себя "несменяемым капитаном корабля", между тем как единственное, что привязывает рабочую скотину к ее ярму – это ее собственная жесткая ролевая идентификация, ее фиксированное самоотождествление со своим родом животного.

Free Play

"free play" –
люфт, мертвый ход;
свободная игра

Эта работа завершает тему, которая была поднята в статье "Хлеб с Маслоу" и развита в "Эпициклах сознания" и "postnatural". В этой части цикла предпринимаются попытки заглянуть за горизонт событий технологической сингулярности, излагаются предположения о характере ожидаемого фазового перехода и формах его проявления на социальном и индивидуальном уровнях. Особое внимание уделено эволюции экзистенциального пространства homo sapiens sapiens и возникновению его преемника – postnatural sapiens, чья онтология преодолевает оковы интенциальной, смысловой и этической ограниченности человека сегодняшнего дня.